Плимкнул сигнал поступившей на телефон смс-ки. Дмитрий отвернулся от окна и первые несколько секунд соображал, куда он вчера спьяну воткнул подзарядку с айфоном. «Нет, смотри-ка, даже в автоматическом режиме все приборы работали нормально», – усмехнулся он, увидев айфон на том месте, где ему и положено было быть, – на кухонной стойке рядом с кофе-машиной. Практически одновременно с текстом звякнул сигнал нового сообщения электронной почты, и при этом, дабы окончательно убедиться, что хозяин пришел в себя, мобильник заиграл джазовую композицию вызова.

День настойчиво вступал в свои права. Текст был лаконичен: «Ты потрясающий. Лена». Дмитрий кинул взгляд на смятую постель и пожалел, что проспал момент ее ухода. Что поделать, Ленка, его последняя пассия, подрабатывала в цветочном магазине и вставала, когда Дмитрий обычно только ложился. Чрезвычайно сексуальная барышня. К тому же умненькая: заканчивала колледж и была без пяти минут помощником адвоката. Люди они оба были занятые, но когда случалось совпасть во времени и в пространстве, ничего не имели против того, чтобы провести пару-тройку часов вместе. Без каких-либо обязательств с обеих сторон, что Дмитрия вполне устраивало.

Имейл был из московского офиса, скорее всего от нового шефа, а вот номер телефонного вызова… Дмитрий быстро нажал на кнопку приема.

– Да, Фима, ну где вы?

Вместе с завываниями сирены пожарной машины и гудением нью-йоркского трафика в кухню ворвался молодой, почти мальчишеский голос:

– На подъезде, Дмитрий Сергеич! На Сорок второй застряли… Но ничё, движемся!

«Двигаться им еще по меньшей мере минут пятнадцать», – про себя подумал Дмитрий, заваривая кофе.

– Марго с тобой? – спросил он в телефонную трубку.

– Со мной… Дрыхнет на заднем сиденье… – с нескрываемой завистью отозвался голос.

– Кассеты? – спросил Дмитрий.

– Взял, – лаконично ответил голос.

– Ты их из кофра достань, с собой в самолет возьмем… Ну давайте, через пятнадцать минут внизу!

Дмитрий отключился, зажмурившись, в два глотка выпил кофе и принялся за сборы.

Глава четвертая

Лета 1820-го. У побережья Северной Калифорнии. Раннее утро

В предрассветном тумане примерно в четырех кабельтовых от калифорнийского берега покачивалась на волнах двухмачтовая шхуна без каких-либо опознавательных знаков. На монотонное позвякивание якорной цепи мелодично отзывалась бортовая склянка. Вот, пожалуй, и все, что нарушало безмятежную тишину этого утра. Туман был такой, что мачты призрачно таяли где-то за первым гафельным парусом, а бушприт точно обрубили у самого носа судна. На корме крупными бронзовыми буквами было набито название «Pearl of the Seas». На месте же порта приписки, на ржавых гвоздях, не очень ровно выстроились буквы в слово «Portsmouth». Всем своим видом «Жемчужина морей» давала понять, что знавала она и лучшие дни, правда, это было давно и у других, видимо, более аккуратных хозяев.

У борта, сосредоточенно вслушиваясь в тишину и пытаясь хоть что-то разглядеть в тумане, сгрудилась группа мужчин. Компания была из тех, с какой никому не захотелось бы встретиться в темном переулке. Небритые лица ни умом, ни интеллигентностью не светились. Кто-то попыхивал трубкой, кто-то жевал табак, время от времени смачно сплевывая за борт. В общем, вид у команды был самый что ни на есть пиратский.

Наконец капитан – а о том, что это был именно он, можно было судить по числу пистолетов за поясом, черной треуголке поверх повязанного на голове красного платка и по тому, как подобострастно поеживались под его взглядом окружающие, – повернулся вполоборота к стоящему рядом толстяку. Тот исходил потом и то и дело отирал лицо тряпицей. Если у всех вид был напряженный, то у толстяка на лице отображался настоящий страх. Причин тому могло быть несколько. Во-первых, у капитана под глазом цвел свежий фиолетовый синяк, что явно негативно отражалось на его настроении. Во-вторых, на месте передних зубов у него зияли дыры, что тоже, по-видимому, было для капитана в новинку: он все еще стыдливо прикрывал рот платком, отчего порой совершенно невозможно было понять, что он говорил. Это заставляло толстяка изо всех сил вслушиваться и потеть еще больше. Инстинкт подсказывал, что сейчас совсем не время переспрашивать. Наконец капитан, даже не взглянув в сторону толстяка, презрительно прошипел:

– Ну, что думаешь, боцман, не подведут твои краснокожие?

Толстяк с готовностью и гораздо более рьяно, чем того требовала ситуация, прошептал в ответ:

– Да вроде не должны, сэр.

– Смотри! А то не ровен час пушнину сами приберут. Что тогда? Мне в кантон идти торговать твоей шкурой? Так на ней много не заработаешь!

Капитан замолчал, уставившись в туман.

Толстяку такая перспектива явно не понравилась.

– Да на кой черт им пушнина, сэр? – вытаращив для убедительности глаза, затараторил он. – Да они за ружья с порохом еще и испанцев заодно вырежут! Пушнину! Да что они в ней понимают?!

Капитан резко обернулся к нему:

– Заткнись! Не ори! Звук на воде далеко слышен… На что им пушнина, говоришь? Да хотя бы на то, чтобы бостонцам перепродать. Я слышал, они тоже сюда повадились.

Но боцман не сдавался:

– Так то местные сообразили бы! А этих мы зря, что ли, с самого Севера перли! Специально таких вербовал. Эти дикие совсем! Вон, всю шхуну тюленьим жиром провоняли, как в хлеву…

Толстяк демонстративно поморщился.

– Ладно, не сопи! – оборвал его капитан. – От самого тоже не французской водой несет… Сам знаешь, я бы с удовольствием с местными договорился, так ведь они говорят – против чертовых русских не попрут. А эти… Может, они и дикие с севера, да только сдается мне – цену морскому бобру они-то, в отличие от местных, прекрасно знают.

Капитан задумчиво уставился за борт в том направлении, где, как указывал компас, должен был лежать незнакомый берег с таинственным русским поселением. Все молчали, не осмеливаясь прервать размышлений вожака. Наконец тот тяжело вздохнул, приняв решение:

– Что-то тишина эта мне не нравится… Ну да ладно, грузите!

Боцман, радостный, что все обошлось, быстро повернулся к команде и уже сам начальственно цыкнул:

– Ну, чего раззявились?! Приказ слышали?!

Головорезы, выйдя из подобострастного оцепенения, живо но осторожно, стараясь не лязгать железом, кинулись грузить ящики с ружьями и амуницией в привязанные к борту шхуны и отчаянно пляшущие на волнах шлюпки.

Подминая под себя предрассветный туман, тяжелые валы холодного океана мерно накатывали на скалистый берег, поросший девственным лесом. Сквозь душные клубы испарений радужным ореолом просвечивало восходящее солнце.

Семейство морских бобров, подставив солнцу мохнатые животики, лениво почесывалось, полусонно покачиваясь на волнах. Вожак, смешно топорща мокрый мех и приподняв маленькую головку, бдительно поглядывал по сторонам. Вокруг усов на острой мордочке вожака поблескивала седина, что говорило о его незаурядности и заодно придавало шкурке особый оттенок. Конечно, вожаку были неведомы страсти людского мира, иначе его изрядно позабавил бы тот факт, что прекрасная шкура, которой он так дорожил, была нынче на вес золота и расхожий каламбур «дорожи своей шкурой» имел для него отнюдь не отвлеченное значение. Но эти страсти были сокрыты от его бобрового сознания, да и не до забав ему было. «Доживать до старости» нынче становилось все тяжелей. Весь мир, казалось, ополчился против его сородичей. Почесав за ухом и распушив слипшийся мокрый мех, вожак достал из меховой складки на животе заранее припасенный острый камушек и приготовился с его помощью открыть большущую устрицу, чтоб наконец-то спокойно позавтракать. Но нет, что-то ему все же не нравилось. Устав бороться с инстинктом, подсказывавшим неладное, вожак, недовольно свистнув, юркнул под воду. За ним, не смея ослушаться, последовало и все многочисленное семейство, сверкнув на солнце темной медью великолепного меха. Мудрость и жизненный опыт не подвели вожака и на сей раз.